Минамото-но Ёсицунэ源 義経
Статуя Минамото-но Ёсицунэ у Дан-но-ура
Годы жизниПериодпериод КамакураДата рождения1159(1159)Дата смерти15 июня 1189(1189-06-15)ИменаДетское имяУсивакамару (牛若丸)Род и родственникиРодМинамотоОтецМинамото-но Ёситомо (Приемный отец: Итидзё Наганари)МатьТокива ГодзэнБратьяМинамото-но ЁритомоЖёныЗаконная женаСато ГодзэнНаложницыСидзука Годзэн,
Варабихимэ (настоящее имя неизвестно
)
В этом японском имени фамилия (Минамото) стоит перед личным именем.
Минамо́то-но Ёсицунэ
(яп. 源 義経?, 1159 — 15 июня 1189) — полководец из клана Минамото, живший между концом периода Хэйан и началом периода Камакура. Был девятым сыном Минамото-но Ёситомо и младшим братом основателя Камакурского сёгуната Минамото-но Ёритомо.
Биография
Ранние годы
Родился Минамото-но Ёсицунэ в 1159 году от служанки по имени Токива Годзэн и главы клана Минамото — Минамото-но Ёситомо. При рождении ребенку дали имя Усивакамару (яп. 牛若丸).
Читайте также: Зима в Японии — привлекательное время для путешествий
В этом же году Минамото-но Ёситомо вместе с Фудзиварой-но Нобуёри устроили мятеж Хэйдзи против дома Тайра, де-факто настоящего руководителя государства. 27 декабря 1159 года мятежники были подавлены родом Тайра, во главе которого стоял тогда Тайра-но Киёмори. Минамото-но Ёситомо и двух его старших детей казнили, а младенца Ёсицунэ пощадили и оставили в живых, так же как и его 12-летнего брата Минамото-но Ёритомо, которого выслали в провинцию Идзу.
Позднее его мать — Токива Годзэн — вышла замуж за Итидзё Наганари, а 7-летний Ёсицунэ был отдан на попечение в буддийский храм Курама (яп. 鞍馬寺), близ столицы Хэйан (современный Киото), и получил имя Сянао (яп. 遮那王). В возрасте 11 лет (или же 15) он узнал о своем происхождении и смерти своего отца. После этого Ёсицунэ решил отказаться от монашеского сана и начал усердно заниматься боевыми искусствами на горе Курама.
По мере того как он рос, в нём копилась ненависть к роду Тайра, погубившему его отца, и в 16 лет Ёсицунэ сбежал из храма Курама. Через некоторое время он оказался в семье Фудзивары-но Хидэхиры, главы так называемых «северных Фудзивара», чьи владения располагались в Хираидзуми, провинции Муцу. Хидэхира дал укрытие Ёсицунэ и занялся его дальнейшим воспитанием.
Будучи талантливым фехтовальщиком, молодой Ёсицунэ легко справился с огромным монахом Бэнкэем, который поклялся, что сможет отнять 1000 мечей у проходящих по мосту Годзё в Киото и пожертвует их на постройку храма. По преданию, Бэнкэй собрал 999 мечей, после чего столкнулся с Ёсицунэ. Монах опрометчиво не счел молодого юношу стоящим противником. Но схлестнувшись с ним в бою, Бэнкэй понял, что Ёсицунэ достаточно умел в обращении с мечом. Бой завершился победой Ёсицунэ, который одолел грубую силу монаха своим умением. Признав своё поражение, Бэнкэй решил следовать за Ёсицунэ.
Война Гэмпэй
В 1180 году Ёсицунэ узнал о том, что его старший брат Ёритомо возглавил клан Минамото и поднял войско после прозвучавшего 5 мая призыва принца Мотихито о восстании против клана Тайра, узурпировавшего императорскую власть. Сподвижником Мотихито был старый полководец Минамото-но Ёримаса, единственный из клана Минамото оставшийся при дворе в счёт бывших заслуг. Сам Ёримаса так и не забыл о прошлых событиях и оскорблениях, полученных от клана Тайра. Однако род Тайра быстро отреагировал, и мятежников разбили на полпути в Нару: принц Мотохито погиб, а Ёримаса совершил ритуальное самоубийство. Не успел призыв дойти до всех кланов, как самих мятежников не стало, но тем не менее он сумел заставить действовать Минамото. В конце 1180 года Ёсицунэ с небольшим отрядом встретился со своим братом Ёритомо, который за несколько дней до этого разбил войско клана Тайра у подножия горы Фудзи. Также к ним присоединился их брат Минамото-но Нориёри, шестой сын Минамото-но Ёситомо.
До весны 1183 года основным действующим лицом в войне Гэмпэй был полководец Минамото-но Ёсинака, двоюродный брат главы дома Ёритомо и Ёсицунэ. Ёсинака разбил армию Тайра и наступал на столицу Хэйан. В это время между Ёритомо и Ёсинакой возникли противоречия. Ёритомо как глава клана не хотел делить славу с Ёсинакой, и приказал своим братьям Ёсицунэ и Нориёри выступить против него. Поводом для этого нападения послужило бесчинство армии Ёсинаки и Минамото-но Юкииэ в захваченной столице. В конце 1183 года Ёсинака и Юкииэ двинулись добивать клан Тайра, но сами потерпели поражение и поспешно вернулись в столицу. Осознавая неизбежность поражения, Юкииэ скоропостижно покинул столицу и Ёсинаку до прихода сил Камакуры. В начале 1184 года армии Ёсицунэ и Нориёри вступили в бой с оставшимися силами Ёсинаки. В битве при Авадзу в провинции Оми Ёсинака был убит стрелой, сама битва закончилась полной победой сил Ёсицунэ и Нориёри.
В то же самое время клан Тайра пытался восстановить силы на западе страны. На следующий месяц после разгрома двоюродного брата Ёсицунэ вместе с Нориёри были назначены для преследования и окончательного подавления остатков сил Тайра. Ёсицунэ возглавил армию для нападения с тыла под покровом ночи в современной юго-западной части префектуры Хёго и разгромил Тайру-но Сукэмори. Нориёри же возглавил армию для удара в лоб. Через несколько дней в битве при Ити-но-Тани Ёсицунэ взяв командование над отборным отрядом кавалерии в 70 человек, пройдя по крутой горной тропе, совершил внезапный налет на ставку главнокомандующего Тайра. Это привело силы Тайра в ужас и панику, после чего они бежали на остров Сикоку, что стало для Камакурской армии триумфом. Когда Ёсицунэ вернулся в столицу, эти победы принесли ему очень широкую известность.
После битвы при Ити-но-Тани Нориёри вернулся в Камакуру, а Ёсицунэ остался в столице занимаясь различного рода деятельностью по охране порядка в городе. В войне Гэмпэй наступил шестимесячный перерыв. Летом 1184 года Ёсицунэ хотели назначить на подавление остатков сил Тайра, но из-за вспыхнувшего мятежа (яп. 三日平氏の乱) предприятие отменили. В связи с этим военачальником нового похода вместо Ёсицунэ был назначен вернувшийся в Камакуру Нориёри. Пока он подтягивал силы на запад, Ёсицунэ разбирался с последствиями мятежа, а позже осенью женился на дочери военачальника Кавагоэ Сигэёри — Сато Годзэн.
Тем временем к февралю 1185 года военная экспедиция Нориёри из-за нехватки продовольствия и судов начала испытывать затруднения. Узнав об этом, Ёсицунэ попросил разрешение у императора Го-Сиракавы выступить на запад, на что получил одобрение. Пока Нориёри продвигался на остров Кюсю, Ёсицунэ в гавани Ватанабэ собрал небольшой флот, чтобы ударить по базе Тайра — Ясима, на острове Сикоку. К концу марта 1185 года все приготовления были завершены, и он вышел в море в разгар шторма. Ёсицунэ надеялся, что под прикрытием шторма можно будет атаковать врага неожиданно. Преодолев за ночь морской путь, утром войска Ёсицунэ высадились на остров Сикоку и атаковали Ясиму. Тайра вновь отступили на лодках. Но больше бежать им было некуда, побережье Кюсю уже было под контролем Нориёри, а поклявшиеся в верности самураи-мореплаватели обеспечили Ёсицунэ численным преимуществом кораблей над Тайра. В конце апреля 1185 года состоялся последний бой флота клана Тайра с флотом Ёсицунэ — так называемая битва при Данноура. Исходом битвы стало полное уничтожение клана Тайра, что подвело к концу войну Гэмпэй.
Трения с Ёритомо
После победы над домом Тайра вернувшийся в столицу Ёсицунэ приобрёл огромную славу, которая имела для него роковые последствия. Глава дома Минамото, Ёритомо, и без этого не испытывал к Ёсицунэ сильных братских чувств. Он с детства считал Ёсицунэ низким по происхождению, ввиду того, что мать последнего была служанкой. Примером его презрения может послужить случай, произошедший в начале 1181 года, когда после объединения братьев на церемонии в честь бога войны Хатимана, Ёсицунэ должен был держать лошадь старшего брата, хотя это должность слуг.
Следующим поводом для укрепления подозрений против младшего брата для Ёритомо послужили постоянные доносы после победы Ёсицунэ при Ити-но-Тани. Автором большинства этих доносов был Кадзивара Кагэтоки, сподвижник Ёритомо, когда-то спасший ему жизнь. В дальнейшем, перед атакой на Ясиму на побережье Ватанабэ, между Ёсицунэ и Кагэтоки произошёл спор, едва не дошедший до драки, насчет оборотных вёсел, которые в случае неудачи могли послужить инструментом для отступления. Ёсицунэ на это язвительно ответил, что не собирается отступать, и поэтому не видит в них нужды. Его слова сильно задели Кагэтоки, после чего доносы в Камакуру усилились.
Ещё одной причиной раскола отношений стало сближение Ёсицунэ с находившимся в столице императором Го-Сиракавой. Ёритомо с самого начала войны хотел единолично править страной, создав военную ставку — бакуфу, и не желал чтобы его вассалы подчинялись или награждались в имперской столице в обход его. Всё это в совокупности не оставило никаких шансов для дальнейшей нормальной жизни далёкого от политики Ёсицунэ.
Изгнание
Началом дальнейших событий в жизни Ёсицунэ послужило решение Го-Сиракавы самолично наградить героя битвы при Дан-но-ура. Столичный император назначил Ёсицунэ правителем всех земель на острове Кюсю. Это стало точкой в отношениях двух братьев. Ёсицунэ отправился в Камакуру лично доложить о победе. Но двери в ставку бакуфу были для него закрыты, вместо этого он был схвачен на почтовой станции Касигоэ. Ёсицунэ неоднократно пытался лично обратиться к Ёритомо, чтобы выразить свою преданность. Однако старший брат не позволил ему этого и выслал его обратно в имперскую столицу. Кроме того, старший брат исключил Ёсицунэ из клана.
Вскоре Ёритомо организовал покушение на Ёсицунэ, отправив выполнить задание боевого монаха с его подручными. Однако атака была отражена, а самого монаха поймали и казнили. После этого инцидента стало очевидно что никаких шансов восстановить отношения теперь нет. Воспользовавшись моментом, Го-Сиракава отдал Ёсицунэ приказ покарать врага имперского двора в лице Минамото-но Ёритомо. Тем не менее, оказывать поддержку этой кампании имперский двор не стал.
Ёсицунэ пришлось отправиться на запад, чтобы набрать войска для будущей кампании. В походе его сопровождал Минамото-но Юкииэ, которого Ёритомо также незадолго до этого объявил врагом клана. Однако на сей раз в открытом море шторм не был благоприятен для Ёсицунэ, и хотя он сам и Юкииэ спаслись, его войска были уничтожены. После чего Юкииэ вновь скрылся, осознавая, что теперь и он, и Ёсицунэ стали изгнанниками как для Камакуры, так и для имперского двора.
Читайте также: Нужен ли английский в Японии, и сложно ли выучить японский язык
Скитание и гибель
Последующие четыре года для Ёсицунэ превратились в бега и скитания с горсткой сподвижников, среди которых был его верный спутник Бэнкэй, от охотников за его головой из бакуфу. Благодаря своим приключениям, и так уже ставший легендой после победы над кланом Тайра, Ёсицунэ превратился в мифологическую личность.
В этих странствиях Ёсицунэ сопровождала спутница по имени Сидзука Годзэн, которая хоть и была в вассальной зависимости от него, всё же сопровождала его по своей доброй воле. Однако вскоре её схватили силы Камакуры, а родившегося у неё ребенка по приказу главы дома убили, как и всех детей Ёсицунэ мужского пола. После чего она постриглась в монахини, но через некоторое время скончалась.
До 1187 года Ёсицунэ так и не удалось найти последователей в среде самураев, но тем не менее его снова принял и дал убежище старый Фудзивара-но Хидэхира в провинции Муцу. Однако скоро старый Хидэхира скончался, а его сын Фудзивара-но Ясухиро не стал поддерживать Ёсицунэ, чтобы не навлечь на себя гнев главы Камакуры. И в 1189 году предатель со своим войском атаковал Ёсицунэ и его людей в поместье северных Фудзивара близ реки Коромо, в современной префектуре Иватэ. Вскоре сподвижники Ёсицунэ были разбиты, а сам он совершил ритуальное самоубийство сэппуку, в то время пока Бэнкэй, держащий в руках нагинату, сдерживал врагов.
Камакурский сёгунат
Но Ёритомо не удовлетворился только лишь победой над старыми обидчиками. Вскоре он стал правителем уже всей Японии, приняв звание сёгуна. Так в истории Японии был установлен первый сёгунат (т.е. своего рода военная диктатура) — Камакурский. Название сёгуната было взято по имени той самой деревушке, в которой Ёритомо Минамото должен был умереть. Из того маленького городка Ёритомо сделал свою резиденцию, а по факту — столицу сёгуната. В 1199 году Ёритомо умер, но власть основанного им сёгуната продолжалась еще до 1333 года.
Могила Ёритомо Минамото в Камакуре
Отрывок, характеризующий Минамото-но Ёсицунэ
Ростов вышел опять в сени и заметил, что на крыльце было уже много офицеров и генералов в полной парадной форме, мимо которых ему надо было пройти. Проклиная свою смелость, замирая от мысли, что всякую минуту он может встретить государя и при нем быть осрамлен и выслан под арест, понимая вполне всю неприличность своего поступка и раскаиваясь в нем, Ростов, опустив глаза, пробирался вон из дома, окруженного толпой блестящей свиты, когда чей то знакомый голос окликнул его и чья то рука остановила его. – Вы, батюшка, что тут делаете во фраке? – спросил его басистый голос. Это был кавалерийский генерал, в эту кампанию заслуживший особенную милость государя, бывший начальник дивизии, в которой служил Ростов. Ростов испуганно начал оправдываться, но увидав добродушно шутливое лицо генерала, отойдя к стороне, взволнованным голосом передал ему всё дело, прося заступиться за известного генералу Денисова. Генерал выслушав Ростова серьезно покачал головой. – Жалко, жалко молодца; давай письмо. Едва Ростов успел передать письмо и рассказать всё дело Денисова, как с лестницы застучали быстрые шаги со шпорами и генерал, отойдя от него, подвинулся к крыльцу. Господа свиты государя сбежали с лестницы и пошли к лошадям. Берейтор Эне, тот самый, который был в Аустерлице, подвел лошадь государя, и на лестнице послышался легкий скрип шагов, которые сейчас узнал Ростов. Забыв опасность быть узнанным, Ростов подвинулся с несколькими любопытными из жителей к самому крыльцу и опять, после двух лет, он увидал те же обожаемые им черты, то же лицо, тот же взгляд, ту же походку, то же соединение величия и кротости… И чувство восторга и любви к государю с прежнею силою воскресло в душе Ростова. Государь в Преображенском мундире, в белых лосинах и высоких ботфортах, с звездой, которую не знал Ростов (это была legion d’honneur) [звезда почетного легиона] вышел на крыльцо, держа шляпу под рукой и надевая перчатку. Он остановился, оглядываясь и всё освещая вокруг себя своим взглядом. Кое кому из генералов он сказал несколько слов. Он узнал тоже бывшего начальника дивизии Ростова, улыбнулся ему и подозвал его к себе. Вся свита отступила, и Ростов видел, как генерал этот что то довольно долго говорил государю. Государь сказал ему несколько слов и сделал шаг, чтобы подойти к лошади. Опять толпа свиты и толпа улицы, в которой был Ростов, придвинулись к государю. Остановившись у лошади и взявшись рукою за седло, государь обратился к кавалерийскому генералу и сказал громко, очевидно с желанием, чтобы все слышали его. – Не могу, генерал, и потому не могу, что закон сильнее меня, – сказал государь и занес ногу в стремя. Генерал почтительно наклонил голову, государь сел и поехал галопом по улице. Ростов, не помня себя от восторга, с толпою побежал за ним. На площади куда поехал государь, стояли лицом к лицу справа батальон преображенцев, слева батальон французской гвардии в медвежьих шапках. В то время как государь подъезжал к одному флангу баталионов, сделавших на караул, к противоположному флангу подскакивала другая толпа всадников и впереди их Ростов узнал Наполеона. Это не мог быть никто другой. Он ехал галопом в маленькой шляпе, с Андреевской лентой через плечо, в раскрытом над белым камзолом синем мундире, на необыкновенно породистой арабской серой лошади, на малиновом, золотом шитом, чепраке. Подъехав к Александру, он приподнял шляпу и при этом движении кавалерийский глаз Ростова не мог не заметить, что Наполеон дурно и не твердо сидел на лошади. Батальоны закричали: Ура и Vive l’Empereur! [Да здравствует Император!] Наполеон что то сказал Александру. Оба императора слезли с лошадей и взяли друг друга за руки. На лице Наполеона была неприятно притворная улыбка. Александр с ласковым выражением что то говорил ему. Ростов не спуская глаз, несмотря на топтание лошадьми французских жандармов, осаживавших толпу, следил за каждым движением императора Александра и Бонапарте. Его, как неожиданность, поразило то, что Александр держал себя как равный с Бонапарте, и что Бонапарте совершенно свободно, как будто эта близость с государем естественна и привычна ему, как равный, обращался с русским царем. Александр и Наполеон с длинным хвостом свиты подошли к правому флангу Преображенского батальона, прямо на толпу, которая стояла тут. Толпа очутилась неожиданно так близко к императорам, что Ростову, стоявшему в передних рядах ее, стало страшно, как бы его не узнали. – Sire, je vous demande la permission de donner la legion d’honneur au plus brave de vos soldats, [Государь, я прошу у вас позволенья дать орден Почетного легиона храбрейшему из ваших солдат,] – сказал резкий, точный голос, договаривающий каждую букву. Это говорил малый ростом Бонапарте, снизу прямо глядя в глаза Александру. Александр внимательно слушал то, что ему говорили, и наклонив голову, приятно улыбнулся. – A celui qui s’est le plus vaillament conduit dans cette derieniere guerre, [Тому, кто храбрее всех показал себя во время войны,] – прибавил Наполеон, отчеканивая каждый слог, с возмутительным для Ростова спокойствием и уверенностью оглядывая ряды русских, вытянувшихся перед ним солдат, всё держащих на караул и неподвижно глядящих в лицо своего императора. – Votre majeste me permettra t elle de demander l’avis du colonel? [Ваше Величество позволит ли мне спросить мнение полковника?] – сказал Александр и сделал несколько поспешных шагов к князю Козловскому, командиру батальона. Бонапарте стал между тем снимать перчатку с белой, маленькой руки и разорвав ее, бросил. Адъютант, сзади торопливо бросившись вперед, поднял ее. – Кому дать? – не громко, по русски спросил император Александр у Козловского. – Кому прикажете, ваше величество? – Государь недовольно поморщился и, оглянувшись, сказал: – Да ведь надобно же отвечать ему. Козловский с решительным видом оглянулся на ряды и в этом взгляде захватил и Ростова. «Уж не меня ли?» подумал Ростов. – Лазарев! – нахмурившись прокомандовал полковник; и первый по ранжиру солдат, Лазарев, бойко вышел вперед. – Куда же ты? Тут стой! – зашептали голоса на Лазарева, не знавшего куда ему итти. Лазарев остановился, испуганно покосившись на полковника, и лицо его дрогнуло, как это бывает с солдатами, вызываемыми перед фронт. Наполеон чуть поворотил голову назад и отвел назад свою маленькую пухлую ручку, как будто желая взять что то. Лица его свиты, догадавшись в ту же секунду в чем дело, засуетились, зашептались, передавая что то один другому, и паж, тот самый, которого вчера видел Ростов у Бориса, выбежал вперед и почтительно наклонившись над протянутой рукой и не заставив ее дожидаться ни одной секунды, вложил в нее орден на красной ленте. Наполеон, не глядя, сжал два пальца. Орден очутился между ними. Наполеон подошел к Лазареву, который, выкатывая глаза, упорно продолжал смотреть только на своего государя, и оглянулся на императора Александра, показывая этим, что то, что он делал теперь, он делал для своего союзника. Маленькая белая рука с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал, что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награжден и отличен от всех в мире, нужно было только, чтобы его, Наполеонова рука, удостоила дотронуться до груди солдата. Наполеон только прило жил крест к груди Лазарева и, пустив руку, обратился к Александру, как будто он знал, что крест должен прилипнуть к груди Лазарева. Крест действительно прилип. Русские и французские услужливые руки, мгновенно подхватив крест, прицепили его к мундиру. Лазарев мрачно взглянул на маленького человечка, с белыми руками, который что то сделал над ним, и продолжая неподвижно держать на караул, опять прямо стал глядеть в глаза Александру, как будто он спрашивал Александра: всё ли еще ему стоять, или не прикажут ли ему пройтись теперь, или может быть еще что нибудь сделать? Но ему ничего не приказывали, и он довольно долго оставался в этом неподвижном состоянии. Государи сели верхами и уехали. Преображенцы, расстроивая ряды, перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы, приготовленные для них. Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова. – Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, – сказал один. – Лазарева видел? – Видел. – Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут. – Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона. – Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза. – Чудо как хорошо, прелесть! – Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же. Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома. – Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова. – Ничего, ничего, – отвечал Ростов. – Ты зайдешь? – Да, зайду. Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их. Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров. – И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя! – Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости. Но Ростов не слушал. – Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей. – Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он. – И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться. – Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он. В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания. В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
